«Не забывай свою родину»: жизнь и судьба последних обитателей таежного поселка

Мотыгинский район размером почти что с Бельгию, но живет здесь, в глухой тайге между Ангарой и Енисеем, в четырехстах с лишним километрах на север от Красноярска, всего 15 тысяч человек. Корреспондент «Проспекта Мира» побывал в этом краю золотых приисков и староверческих селений и познакомился с последними обитателями одного заброшенного поселка.

Когда тяжелое августовское солнце касается верхушек вековых сосен, зажигая над рекой Тасеева багряный закат, четырехметровый гигант-таймень поднимается к поверхности воды, чтобы совершить ритуальную вечернюю пляску. Мощные плавники выбрасывают громадную рыбину высоко над водой. С громким плеском взлетает вверх огромная туша и падает обратно, осыпая окрестности ослепительно сверкающими в заходящем солнце брызгами.

В то же время на высоком берегу встречает гостей другой старожил здешних мест — Виктор Крупин, могучий старик, которого местные (да и приезжие) уважительно называют Михалычем.

Меня и двух коллег к Михалычу привез местный бизнесмен Игорь, объяснив, что не заехать к старику на чай было бы непростительно и задуманные съемки фильма про здешние места без него будут неполными. Мы предусмотрительно соглашаемся и теперь сидим на кухне просторного бревенчатого дома, глядя, как Михалыч и его жена Венера собирают на стол, стремительно покрывающийся блюдами, подозрительно напоминающими закуску.

— Рыбы вот принес, есть надо, а то пропадет, — безапелляционно заявляет хозяин, доставая с верхней полки холодильника увесистый сверток.

Есть действительно надо: и потому, что от местного хариуса отказываться грех, и потому, что действительно пропадет. Холодильник не морозит, света в поселке нет уже 6 лет. Впрочем, и самого некогда большого и процветающего поселка Никольский давно не существует. После того, как вслед за СССР распался местный леспромхоз, работы не стало, и вниз по реке вместо деревянных плотов потянулись переселенцы. От бывшего Николького сегодня не осталось и следа — только дом Михалыча. На месте, где когда-то был въезд в деревню, он собственноручно установил громадный камень, выведя белой краской на его боку: «Не забывай свою родину».

Впрочем, меньше всего старик похож на персонажа слезоточивой истории про умирающую деревню. Здоровый, крепкий отец восьми детей и владелец просторного дома, он делает на реке свой небольшой бизнес, сдавая под постой помещения приезжающим «на Тасею» рыбакам.

«Сам я из Белоруссии, приехал сюда после армии, теперь живу уже больше 40 лет. И никуда уезжать не собираюсь», — говорит Михалыч, отправляя на стол миску с нарезанными помидорами. Отерев обагренный томатной кровью рыбацкий нож, убирает его обратно в висящие на поясе ножны. С ножом Михалыч расстается лишь в бане, говорит, без него на реке никуда. Рассказывает, в прошлом году рыбак из соседнего поселка зацепился самоловом за сапог и выпал из лодки. Сапог позже нашли, рыбака нет.

— Был бы нож — обрезал бы леску и выплыл, — утверждает хозяин.

Сам Михалыч на своей моторке «Янтарь» исходил реку вдоль и поперек. Лавливал разную рыбу, от хариуса до тайменя, попадался и осетр. В доказательство удачливости старого рыбака мы жуем слегка подмороженного хариуса, обильно засыпая нежное мясо солью. Разлито уже по четвертому разу, и Михалыч привлекает внимание собравшихся к висящему на стене групповому портрету. На этой давней фотографии сам рыбак и баскетбольного роста осетр, привязанный к стоящим во дворе детским качелям.

— Одной икры полтора ведра, — хвастается добытчик.

Над фотографией полка с другими трофеями: хвосты глухарей, рога коз и два медвежьих черепа. У того, что покрупнее, пулей раздроблена глазница — косолапый подошел к охотнику вплотную, и Михалыч спустил курок за секунду до того, как медведь занес бы в свои трофеи череп охотника.

Охотничьих удач много, но главный рыбачий трофей Тасеева — четырехметровый старик-таймень — Михалычу пока не достался.

— Его никому не взять, больно здоровый вымахал, его так просто не возьмешь. Осетр, он когда попался, просто плавниками огребает, а этот, как щука, вихляет, свечку делает, попробуй вытащи, — рассказывает рыбак со странной смесью печали и гордости за соседа.

Утверждает, что в прошлом году таймень всё-таки попался на расставленные самоловы, но сумел вырваться, оставив рыбакам лишь клочья толстой шкуры на крюках.

Кроме тайменя, соседей у Михалыча нет. Восемь лет назад неподалеку пытался поселиться мужчина из общины местных староверов, но отношения не заладились: хитрый пришелец, взяв у властей разрешение на вырубку под постройку дома нескольких кубов леса, начал валить дерево за деревом, сплавляя товарную древесину в Лесосибирск. Подворовыванием леса в этих краях не удивить, но старообрядец повадился рубить в водоохраной зоне — и Михалыч не стерпел.

— Раз ему сказал, два, три — ему все пофигу. Ну я подождал, пока он трактор заведет для тралевки, взял ружье, да и пострелял ему колеса, ну и самого проучил немного, — говорит старожил.

Михалычу дали год условно, зато сосед снялся с места и в этих краях больше не показывался. Разговор идет на третью бутылку, и хозяин, сбегав в соседнюю комнату, выносит старенькую гитару и, удивительно ловко перебирая струны, запевает дворовую классику.

В перерыве жалуется, что мизинец слушается плохо. Несколько лет назад, в ходе рискованного эксперимента с циркулярной пилой, старику практически на части разорвало правую руку, Врачи предлагали с ней распрощаться, но упорный Михалыч с помощью мазей из таежных трав руку вылечил, оставив на память шрамы и негнущийся мизинец.

Не закончив рассказа и не допив стопку, Михалыч внезапно замолкает и смотрит через темное окно на теряющуюся в вечерних тенях реку, где на закате играет над холодной водой огромный старик-таймень.