Путешествия по Красноярску: Ирина Кузнецова

«Проспект Мира», совместно с благотворительным Фондом Михаила Прохорова, представляет лучшие тексты о Красноярске, написанные в рамках IX Красноярской ярмарки книжной культуры, темой которой была «Карта Родины». Молодые красноярцы попробовали посмотреть на свой город глазами иностранца. Что из этого получилось — читайте в нашем спецпроекте.​

Ирина Кузнецова о себе: мне 43, я фрилансер. Мне нравится хороший слог — случалось, что я читала книги не ради фабулы, а ради красивого языка. И трэвелог помог мне глубже прочувствовать нюансы и оттенки письма. Появилась потребность избегать фальши и красивостей.

К середине октября кажется, что в мире осталась только одна краска — грязная. Меня преследует мысль, что божество, воплотившее Красноярск в реальности, в тот день явно встало не с той ноги. «Эти пусть мерзнут!» — решил демиург. Смягчился и добавил: «Ладно, пусть будет река и столбы каменные, а то от тоски сдохнут. И ушел, почесывая затылок. Возможно, в другое время, удел Красноярска был бы не столь зимним, и стоял бы он себе на берегу теплого моря, но не свезло».

К ноябрю, как только пороша скроет коросты газонов, меня нелогично отпускает. Просыпаешься утром и, даже не подходя к окну, понимаешь, что все — сковало: настолько ярче и ровнее свет из-за шторы, натянешь одеяло на подбородок и еще несколько минут валяешься, наполняясь счастьем.

Первые снегопады ажурны и пушисты, они окутывают мир шалью Наташи Ростовой, ложатся на ветки деревьев и статуи легчайшими бурками — не город, а первый бал в кавказском ауле. Как горские праздники не обходятся без джигитовки и стрельбы, так красноярский ноябрь не обходится без заносов машин и хруста сминаемых бамперов. В эти дни все теряют сцепление с реальностью.

Горожане очнутся от осенней хандры, всех потянет на природу. Вернутся почти летние пробки на выезд из города. Крепления на крыше машины или лыжи торчат в салоне — эти в Бобровку, Дивногорск или сильно дальше: Шерегеш, Ергаки; значок параплана на заднем стекле — эти в поля за Емельяново, кататься на кайте. Остальные, бог весть, Столбы, рыбалка, площадки для пикников — в Красноярске масса возможностей провести теплый зимний день. Еще через месяц покроется льдом Красноярское море, на Шумихе станет людно, я возьму дежурный термос с глинтвейном и фотоаппарат и отправлюсь снимать разноцветные купола кайтов, серебряных рыбок у валенок замороженных мужичков, темное нутро лунок, ледяные вихри позади катеров на воздушных подушках.

К крещенью красноярский котел накроет крышкой. Под ней, в совершенном безветрии, скопится вонючий туман, сквозь который солнце пробьется разряженным фонариком; мутные хлопья бульонной пены повиснут на проводах и деревьях; снег смерзнется в нафталиновые шарики; все живое спрячется по своим норкам, закуткам и квартиркам; только черные силуэты ворон будут задушенно выкаркивать что-то апокалиптичное. Ледяной смог настолько плотен, что мир сокращается до размера человека. Поздним вечером я припрыгиваю по безлюдной улице, в желтом мареве негасимых в такие дни фонарей. Мерзлое дыхание обжигает щеки, оседает на капюшоне. И вдруг в уединение хриплого эха моих шагов вклинивается скрип под ногами встречного пешехода. Увижу я его только через пару мгновений, наши вселенные скрестятся и тут же разойдутся, равнодушные друг к другу. Когда стынут глаза, не до любопытства.

Через пару недель сильный ветер принесет избавленье. Потеплеет, детвора выкатится во двор с санками, коньками и лопатками, кто-то копнет серый снег и с удивлением увидит белую изнанку. Откуда-то вернется птичья мелочь, и кормушки потяжелеют от приносимых даров. Вообще, весь город заметно оживится, но как после болезни, не в полную силу.

К февралю меня охватывает паранойя, что нас сюда сослали или, что страшнее, мы — жертвы безумного эксперимента. Хиус острыми иглами унесет последние обрывки надежды. Градус широты на географической карте изрядно меняет скорость течения времени. И в Красноярске февраль почти вечен. Я окончательно запутываюсь в бесконечных одежках, грелках и одеялах, жизнь становится днем сурка.

Но в марте, чуть раньше, чем на каждом перекрестке встанут подержанные машины с аршинными буквами «Тюльпаны», я пойму, что психиатр не понадобился, выпрямлю спину и в полную силу вдохну, наконец, не сторожась обжечься ледяным воздухом. Робкое солнце проявит краски на бледных лицах, стащит с плеч самых отважных тяжелые шубы и одарит ожиданием неотвратимого тепла. Будут еще морозы, ветра и метели, но это уже не пугает.