«Правительство решило, что мы слишком много получаем»: детский психиатр об урезании расходов на медицину

В следующем году российское правительство на треть сократит расходы на здравоохранение — 362 миллиарда вместо 544 в 2016-м. Как эти слабо представимые цифры скажутся на простых врачах? «Проспект Мира» поговорил с красноярским детским психиатром Анастасией Мальцевой о зарплатах в 10 тысяч, об агрессивных пациентах и о том, почему недавние случаи детской жестокости в профессиональном сообществе не считаются важной темой.

О выборе специальности

Психиатрия у нас была на пятом курсе. На самом деле цикл меня тогда не впечатлил — был простой занудный зубреж. Но я понимала, что меня тянет к специальности… Когда меня спрашивают, почему ты пошла в психиатрию, я не знаю, как объяснить — просто была такая внутренняя чуйка.

Про психиатрию многое рассказывать не то чтобы не хочется — просто этика не позволяет. Пациенты у нас особые — с заболеваниями мозга. Это всё-таки тот пунктик, о котором особо не распространяются. Даже сейчас психиатрия является самым закрытым блоком по меркам медицины. Мы, конечно, сотрудничаем с неврологией и со скорыми, но всё равно — у нас закрытые учреждения с КПП и высокими стенами.

Главное психиатрическое учреждение в городе одно — это Красноярский психоневрологический диспансер на Курчатова. Его здание почти каждому известно — «дурдом», как его называют, «психушка» на улице Курчатова. Для нас это стационар, где лежат пациенты. Есть еще поликлиника на Ломоносова для взрослых. Есть детская поликлиника, где работаю я, и буквально в соседнем крыле от нас стоит детский дневной стационар.

О своей работе

Наша поликлиника оказывает достационарную помощь. Это, так скажем, сортировочный пункт — мы решаем, к какому специалисту направить ребенка, положить ли его в стационар или достаточно ли будет помощи психолога или психотерапевта.

Возраст пациентов — от нуля до 18 лет. Чаще всего это 2,5 года и выше. Самые распространенные жалобы у детей — задержки в речевом и психическом развитии. Они, по моим ощущениям, идут наравне где-то с аутизмом — это тоже достаточно частый сейчас вопрос, который в принципе беспокоит весь мир.

У подростков обычно начинаются инициальные проявления более взрослых психиатрических заболеваний либо переломные моменты переходного возраста. Подростки — это вообще особенная тема, с ними достаточно тяжело, но интересно работать. Проблемы у подростков всегда одни и те же: несчастная любовь, никто не понимает в жизни, постоянные депрессии. Это нормально для такого возраста, если, конечно, не переходит в суицидальные мысли и наклонности, с чем мы и должны бороться.

Об агрессии и страхе перед психиатрией

Подростки, насмотревшись фильмов, сериалов, часто сами себе придумывают диагнозы — синдром Аспергера какой-нибудь и другие. Дети, конечно, нет — но за них обычно это делают их родители. Мы же работаем не просто с одним пациентом — ребенком, мы работаем еще и вкупе с родителями. И зачастую проблемы исходят не от детей: многие подростки приходят «нормальными», просто проблемные — ударили гормоны, проблемы в школе, немного попсиховал, побузил. А у родителей начинается паника: что случилось с дитем, пойдем срочно к психиатру.

Я не думаю, что тинейджеры за последнее время стали агрессивнее. Недавнюю поножовщину среди подростков в нашем сообществе почти не обсуждали. Потому что для нас это не такая громкая тема — у нас хватает приключений ежедневных и так. Конечно, это ненормально, когда подростки режут друг друга. Но раньше навряд ли происходило меньше таких случаев — просто эти темы тогда не так хорошо освещали. А сейчас век информационных технологий — все всё знают, поэтому, думаю, так и отреагировали. Такие случаи всегда были и будут, пока общество не перейдет на какой-то новый, более высокий уровень.

Страх перед психиатрией какой-никакой, но всё равно еще остается. Когда к нам приходят родители, всё равно видно, что они напряжены. Но детские диагнозы — это только детские диагнозы, с возрастом они снимаются. Те же самые задержки речи к школе вполне выравниваются, и ребенок уже здоровый. На дальнейшей его жизни приход к нам вообще никак не отражается: карточка отправляется в архив, а потом через положенный срок уничтожается.

Вообще работа психиатра начинается с простой беседы. Нет такого, что к нам приходит подросток и мы ему сразу — на, решай тесты, раскрывайся перед нами. Сначала просто пытаешься выйти на контакт. Потому что в большинстве своем люди нам ничего не хотят рассказывать. К каждому нужно подобрать свой ключик, понять, как общаться, что делать.

Когда к нам на обследование приходит подросток — это полчаса беседы как минимум. Даже несмотря на то, что у нас по стандартам сейчас стоит 20 минут на один прием. Иногда выявить проблемы и за один сеанс не получается.

О «сумасшедших домах»

Всю интернатуру я провела в мужском отделении нашего стационара. Условия для пациентов там божеские. На самом деле ничего такого сверхстрашного, как это описывают, там нет. Есть свои пунктики — те же закрытые двери, но пациентов отпускают погулять. Естественно, не тех, кто склонен к психомоторному возбуждению, а спокойных, уравновешенных. Они могут и погулять, и помогать на кухне, помогать с другими пациентами.

Свои нюансы есть: что-то, что можно в обычных стационарах, там нельзя. Плюс пациентам не разрешают долго лежать — их стараются активировать, чтобы они ходили, бродили, постоянно были на виду у медперсонала. Активность помогает, особенно депрессивным больным.

Электрошок, конечно, не используют. В 90-е где-то такое еще применялось, но не сейчас. Хотя я слышала, что есть частные центры, где электросудорожная терапия  еще осталась, хотя и проходит более гуманно, чем раньше. Помогает ли она — спорный момент: кому-то может помочь, кому-то — нет. В психиатрии вообще было и остается много спорных моментов. Раньше вот применяли инсулино-коматозную терапию — пациента доводили до комы, потом резко из нее вытаскивали, и так по кругу. Сейчас всё гораздо гуманнее — таблеточки и уколы, беседы.

О зарплатах врачей

Жаловаться на свою зарплату сейчас я не могу — именно как молодой специалист я получаю вполне себе приличный заработок на фоне своих бывших однокурсников. Но если меня спросят, соизмерим ли уровень зарплаты с работой, то я скажу — нет. Нагрузка на самом деле очень большая. 

Зачастую люди не понимают тех же врачей в поликлиниках. Они приходят на осмотр и видят, что вроде вот один пациент уже вышел, а врач следующего еще не запускает. Люди возмущаются: да как он вообще распоряжается нашим временем?

Но за это короткое время врачу нужно заполнить карту — причем всё-таки попытаться сделать это более-менее понятным почерком, хотя из-за скорости работы это не всегда получается. Выписать нужные назначения, поставить или не поставить на диспансеризацию и так далее — куча именно бюрократических нюансов. А еще нужно «отряхнуться» от прошлого пациента и настроиться на нового, потому что это уже совсем другой человек, другая диагностика и подход. Еще и стрессовый фактор из-за агрессии людей, которые, простояв в очередях, забегают в диком возмущении.

Молодые специалисты сначала должны получать 10-15 тысяч и только потом выходить к 20-30. Вообще, думаю, 30-40 тысяч — это потолок. У заведующих отделений может заходить за 50-60 тысяч, но это не значит, что у них работа легче. На заведующих наваливается куча документальной работы. А если ты, например, хирург, то это операции постоянные, ночные смены. И, конечно, будет грустно, что медицине в 2017 году финансирование снизят сразу на треть.

Много говорилось про реформу здравоохранения, но я могу рассказать, как она прошла по крайней мере у нас. Вот в детской психиатрии есть диспансеризация — то есть детишки одного, трех и семи лет обязательно приходят к нам на диспансерный учет. И раньше диспансеризация была неплохой подработкой. Но правительство решило, что как-то слишком много стали получать врачи, и оплату сократили вдвое.