Posted 30 октября, 11:39

Published 30 октября, 11:39

Modified 31 октября, 05:39

Updated 31 октября, 05:39

Остатки Краслага, экспедиция Краеведческого музея, 1990 год

Номера вместо имен и пытки: рассказываем историю концлагерей СССР в Красноярском крае

30 октября 2024, 11:39
Фото: предоставлено Алексеем Бабием. Остатки Краслага, экспедиция Краеведческого музея, 1990 год
30 октября в России с 1991 года официально признан днем памяти жертв политических репрессий. Основным репрессивным механизмом в СССР были концентрационные лагеря — и так уж вышло, что в активно развивающемся Красноярском крае их было немало. «ПМ» вспоминает историю красноярских лагерей.

В своем материале мы использовали материалы и консультировались с Алексеем Бабием — правозащитником и исследователем истории политических репрессий.

Первые концентрационные лагеря в Советском Союзе появились в 1918 году по указу Феликса Дзержинского — уже тогда их наполняли преимущественно противниками советской власти, то есть репрессированными политзаключенными. Поначалу концлагеря «советов» были скорее изоляторами для политзеков. Однако в 1931 году власти попробовали привлечь заключенных к строительству Беломоро-Балтийского канала — для этого был создан Белбалтлаг. Использование бесплатной строительной силы в виде заключенных в дальнейшем распространилось повсеместно.

СИБУЛОН

Самый первый лагерь на территории Красноярского края появился за пять лет до образования самого Красноярского края — в 1929 году. Он носил название СИБУЛОН, что расшифровывалось как Сибирское управление лагерей особого назначения. По факту СИБУЛОН представлял собой агломерацию лагерных пунктов, «сибулонских зон», заключенные которых были заняты на различных работах: разводили пчел, занимались животноводством, лесозаготовками, добычей угля и золота, а также строительством дорог. Именно сибулонские заключенные построили Нифантьевское шоссе в Туруханском районе — 174 километра дороги посреди тайги. Их же руками строили Чуйский тракт и Горно-Шорскую железную дорогу.

Отдельно можно выделить лагпункты в Кривляке Енисейского района. Там, по архивным данным, не чурались жестоких пыток заключенных: зимой обливали холодной водой, а летом «ставили на комара», или «выставляли на гнус». Пытка была достаточно распространенная в Сибири — человека привязывали голым к дереву, дожидаясь, пока комары и мошкара не загрызут человека до смерти. Незнакомые с северными районами Сибири люди могут посмеяться, но, по словам ученого Научного центра изучения Арктики Александра Красненко, гнус может убить человека за полтора-два часа — жертва умирает от шока.

По подсчетам Алексея Бабия, сибулонских лагерей было не более десяти, они насчитывали по 500-1000 заключенных каждый. В 1940 году СИБУЛОН прекратил свое существование и выживших заключенных вывели в Енисейск — исследователь отмечает, что их осталось всего около 200 человек.

Норильлаг

Норильский исправительно-трудовой лагерь, он же Норильлаг, основали в 1935 году для строительства и эксплуатации Норильского медно-никелевого месторождения и Бирюлинского слюдяного месторождения на Таймыре. Однако Алексей Бабий отмечает, что географически Норильлаг был огромен: он занимал не только территории Норильска и Дудинки, но имел отделения в Подтесово и Красноярске, сельскохозяйственные лагеря в Курейке, Атаманово и на юге до самого Шушенского. Это связано с тем, что почти все концлагеря в СССР обеспечивали сами себя силами заключенных: пока одни валили лес, другие заготавливали еду.

Целью Норильлага было не только построить медно-никелевый комбинат, но и целый город вокруг него, так что заключенные тысячами доставлялись в концлагерь. Первый этап в 1935 году гнали пешком по болотам. Следующие этапы уже доставляли по железной дороге, потом баржами по Енисею. Не все заключенные добирались до будущего Норильска живыми.

Виктор Астафьев в повести «Кража» описывал случай, когда на Енисее разыгрался такой шторм, что каравану с заключенными пришлось спасаться в Игарской протоке. Караван налетел на скалу, так что баржи с треском ломались, а заключенные, оказавшись в воде, боролись за жизнь. Пока «стриженные» тонули или пытались выплыть на берег, охрана нефтебазы неподалеку стреляла по ним из винтовок, защищая казенное предприятие.

Мы приведем фрагмент из повести под спойлером ниже.

Фразмент повести Виктора Астафьева «Кража»

В тридцать девятом году разыгрался на Енисее шторм, да такой, что каравану, идущему в Дудинку, пришлось уходить в Игарскую протоку. Она, протока, в устье замкнута мысом-отногой острова Полярного (Самоедского), а от городского берега каменным мысом под названием, данным переселенцами, — Выделенный. На мысе том, подальше от города, поближе к воде и песку, на каменьях — огромные баки с горючим, называлось это громко — нефтебазой.

Во время шторма за мыс, в извилистые фиордики-коридоры от волны, боя и шума заходила рыба, и тучились тут ребятишки с удочками, ударно таскали хороших сигов.

И вот, значит, мы на промысле ребячьем, а буксир-теплоход, густо дымя трубой, тужится увести караван в затишье. А в караване том — штук двадцать плавучих единиц; лихтера, баржи, паузки. Все в расчалку, стало быть, в сцепе, строем, пыжом тогда еще караваны не строили. Умелые пароходные люди вели караван, а все же завести в протоку такую махину трудно. И начало наваливать на мыс хвостовую счалку, в щепье крошить паузки, баржонки, вот и до пузатой старой баржи дело дошло, валит ее на бок, бьет, по барже бегают стрелки с винтовками, вверх палят. Им в ответ басит тревожно и непрерывно буксирный теплоход. Причальные пароходишки, всякий мелкий бесстрашный транспорт на баржу чалки кидает, оттянуть ее от камня пытается. Да где там! Стихия!

Хрусть! Начала ломаться баржа, ощеперилась ломаными брусьями, шпонками, костылями — в проран вода хлынула и вымыла оттуда бочки, доски, людей. Крики, паника. С баржи стрелки сигают в волны вместе с винтовками, шкипер детей, бабу и имущество на лодку грузит, тонущие люди за лодку хвататься начали, опрокинули ее…

Отважные парнишки северного города, кто чем, кто как помогают гибнущим, тащат их из воды, откуда-то плотик взялся, бревна, крестовины от старых бакенов, доски, старая шлюпка — все в ход пошло.

А из баржи, уже напополам переломившейся, как из прорвы, вымывает и вымывает стриженых мужиков, среди них на трапе, на нарах ли деревянных баба плавает, прижав ребенка к сердцу, и кричит громче всех, аж до неба…

Детдомовские парни, из переселенческих бараков и комендатурских домиков все вместе, не щадя себя и не боясь холодной воды, спасают людей, а с мыса от нефтебазы баба в форме спешит, наган на ходу из кобуры вынимает, за ней два мужика с винтовками наперевес, затворами клацают, рукою машут и орут: «Наз-зад! На-зад! Нельзя сюда! Нефтебаза!..»

Мы, ребятишки, и взрослые, и спасители, и спасаемые понимаем, что нельзя сюда, нефтебаза здесь, но куда же назад-то? Там волна до неба бьет, караван гибнет, теплоход уже исходным басом орет, люди тонут. Им не до злодейств уже, не подожгут они нефтебазу, у них и спички-то, если у кого есть, намокли, чем поджигать? Да и безумны они, беспомощны, мокры и жалки, выдернешь на берег которого, ползет на карачках и воет, дрожит, зубами клацает — смотреть жалко и страшно.

А те, бдительные охранники, напуганные и замороченные агитацией насчет врагов народа, это их, врагов народа, Норильск-город строить везут — привычно уже и всем известно это, стриженые все, сморщенные, бледные и на врагов-то, все повзрывавших, не похожи, и все ж коварный народ, притворяется, небось, жалким, который и взорвет, либо подожжет, чего с него спросишь — отчаялся, напролом лезет…

Палили, палили охранники вверх, орали, орали, упреждали, упреждали и остервенились, давай в тех, что до берега добрались и на камень безумно карабкались, стрелять — как сейчас помню, обернулся, по желтому приплеску зевающего мужика волной волочит и качает, с каждым ударом красное облако из него, как дым, выбрасывает…

Заорали парнишки, с детдомовцами, с двумя или тремя, как водится, припадки начались. На костыле один парнишка среди нас был, он первый и пошел на вохру, лупит костылем бабу, а мы тех двух дураков камнями, палками, ну прямо, как в большевистском кине, грудью на извергов, они тычут в нас задымленными, белесыми дулами винтовок: «Стрелять будем! Стрелять будем! Шпана!», да боятся, не стреляют в нас-то. Мы их за баки загнали, костыльник аж в будку бабу с наганом упятил, она там на крючок заперлась…

Много мы несчастных людей отстояли тогда и спасли. Словно бы знали, что скоро нам Родину отстаивать, несчастный народ свой спасать придется. Подготовку хорошую прошли.

Сколько раз я эту сцену в ранние свои рассказы и повести вставлял. Снимают и снимают. Еще задолго до подхода к цензуре снимают. Может, хоть нынче напечатают? А то все наших бьют, да бьют, били и мы, как видите, умели и мы иногда еще детьми постоять за себя…

В том же 1939 году, который описывает Астафьев, в Норильлаг этапировали заключенных со всей страны: из Орла, Ельца, из казахстанского Кустаная. Привезли даже этап с Соловецких островов — по Северному ледовитому океану через Баренцево и Карское моря. А во время Великой Отечественной войны в Норильлаг попало немало «интернированных» — пленных солдат вражеских армий. В основном это были офицеры литовской, латвийской и эстонской армий. Алексей Бабий отмечает, что они не были официальными заключенными — ни статей, ни сроков. Уже в самом Норильлаге их судили «особым совещанием», приговаривая к срокам в 5-10 лет, нередко посмертно.

В начале 1950-х годов Норильлаг насчитывал около 30 лагерных отделений, а в 1956 его расформировали. По данным Бабия, за всю историю существования Норильлага, через него прошли около 274 тысяч заключенных.

Горлаг

Особый литер №2 — так в официальных документах обозначался Горлаг. Его выделили из структуры Норильлага в 1948 году, Горлаг был одним из «особых лагерей», где содержались исключительно политзаключенные.

Горлаг был тесно связан с Норильлагом, заключенных перегоняли из одного в другой, кроме того, они могли числиться в Норильлаге, а пребывать в Горлаге и наоборот. Однако «особый литер №2», как и другие «особые лагеря», имел отличительную особенность — у заключенных там не было имен.

Все заключенные лагерей для «политических» носили на телогрейках нашивки с буквой и трехзначным номером. К ним обращались только по номеру, никаких имен и фамилий. Прошедшая Дубровлаг, Колыму, Норильлаг и, наконец, Горлаг политзаключенная Оксана Мельник вспоминала, что когда заключенным Горлага разрешили снять номера, люди с остервенением отрывали их от телогреек — но под ними остались черные прямоугольники, ведь ватники выгорели везде, кроме ткани под нашивками с номерами. Мельниченко сказала, что это символично — номера убрали, но память о них осталась, они будто вытравились на душах заключенных.

Об отношении к заключенным в «особых лагерях» говорят несколько отчаянных бунтов. В Горлаге в 1953 году случилось так называемое «Норильское восстание» — заключенные захватили жилые зоны и выдвигали требования к лагерному начальству. Разумеется, бунт подавили силовыми методами. Одновременно с норильскими заключенными бунт поднял контингент лагерей Воркуты, а годом позже случилось Кенгирское восстание — заключенные Степного лагеря в Казахстане подняли бунт, который удалось усмирить только через 40 дней с участием военного контингента и танков. Лидеров восстания расстреляли. Вскоре после Кенгирского восстания 1954 года систему «особых лагерей» упразднили и Горлаг влился обратно в Норильлаг.

Краслаг

Красноярский исправительно-трудовой лагерь, он же Краслаг. Это был типичный для СССР лесоповальный лагерь, его основали в 1938 году одновременно с рядом других таких же лагерей: Унжлаг, Вятлаг, Усольлаг, Севураллаг.

На лесоповале трудились политзаключенные, этапированные из Ленинграда, Приморья, Читы, Хабаровска, Украины и Казахстана. В 1941 году в Краслаг, как и в Норильлаг, этапировали большое количество депортированных литовцев — мужчин отправляли в лагеря, а их семьи в ссылку. Бабий отмечает, что немалая их часть погибла в течение года — только в 1942 году их посмертно судили вместе с выжившими. Часть приговорили к срокам, часть к высшей мере и расстреляли в Канской тюрьме.

В том же 1942 году в Краслаг этапировали несколько тысяч поволжских немцев, тоже без статей и сроков. Они назывались «трудармией», но жили так же, как и остальные заключенные. Основную смертность в Краслаге, порядка 7-8% контингента ежегодно, составляли голод, дизентерия и пеллагра — эту болезнь вызывает недостаток никотиновой кислоты и триптофана, среди симптомов: серьезное поражение кожи, воспаление нервов, диарея, кардиомиопатия. Без должного лечения болезнь зачастую приводит к мучительной смерти, была широко распространена в блокадном Ленинграде.

Краслаг, можно сказать, существует до сих пор, но в другом виде. С момента основания и до 1948 года управление лагеря находилось в Канске, а после его переместили в Решоты — до преемник Краслага работал под названием У-235 Красспецлес до середины 90-х, после колонии вошли в состав ГУФСИН Красноярского края.

Енисейстрой

Енисейстрой — не просто единичный лагерь, это главное управление ГУЛАГа. Существовал всего четыре года — с 1949 по 1953, однако за это время успел немало.

В состав Енисейстроя формально входили десять исправительно-трудовых лагерей, но фактически действовала лишь часть из них. Таежлаг и Туимлаг занимались рудниками, а Краслаг Енисейстроя (не путать с просто Краслагом) был подвязан на строительстве. Руками политзаключенных возвели завод «Сибсталь», который закрылся в 2004 году. По некоторым данным, заключенные Енисейстроя были заняты на строительстве завода по обогащению урана — Электрохимического завода в Зеленогорске.

Ко всему прочему, Енисейстрою подчинялась «шарашка» — ОТБ-1, куда отправляли репрессированных докторов наук в области геологии и металлургии. Располагалась «шарашка» на Маерчака, 6. Сейчас там расположен юридический институт СФУ, а по соседству — «СибцветметНИИпроект», который образовался из того самого ОТБ-1.

Строительство 503

Исправительно-трудовой лагерь под названием «Строительство 503» просуществовал и того меньше — с 1949 по 1952 год. Его целью было строительство железной дороги Салехард — Игарка, она же Трансполярная магистраль, часть так и не состоявшегося сталинского мегапроекта «Великий Северный железнодорожный путь».

Стройка была поистине грандиозная, Трансполярная магистраль должна была соединить Баренцево и Охотское моря железной дорогой длиной 1482 километра. К строительству дороги привлекали заключенных Березовлага, Байдарлага и Заполярлага — последний и назывался «Строительство 503» и отвечал за участок Уренгой — Игарка.

Проект провалился, несмотря на ударные темпы строительства. Заключенные прозвали Трансполярную магистраль «Мертвой дорогой», и на это были причины: от непосильной работы заключенные умирали сотнями, если не тысячами. Начальники «Стройки 503» изобрели доселе неизвестный в лагерях метод стимулирования труда: на том месте, докуда заключенные должны были уложить пути, ставили стол с едой. Успели — поели, не успели — шли в бараки голодными.

По воспоминаниям бывшего партизана отряда Марковского Константина Ходзевича, осужденного за антисоветскую агитацию и прошедшего «Стройку 503», в одну осень в лагерь не смогли забросить продовольствие и заключенные всю зиму просидели на пайке, в сравнении с которым, как отмечал Ходзевич, «ленинградская пайка казалась бы пиршеством». Строительство «великого сталинского проекта» затормозилось до начала навигации — выживших заключенных осталось так мало, что они не могли выполнять работы. Но весной в концлагерь забросили новую партию заключенных и строительство продолжилось.

Конец ГУЛАГа

ГУЛАГ, как карательная и репрессивная система СССР, существовал до 1956 года. Согласно справке Центрального госархива, в последние годы существования ГУЛАГа вплоть до смерти Сталина число заключенных в концлагерях Советского Союза превышало 2 миллиона 600 тысяч человек. Смертность в разное время колебалась между 5 тысячами и 405 тысячами заключенных в год.

Первые подвижки к ликвидации системы концлагерей были предприняты в 1953 году после смерти Сталина — тогда после амнистии на волю вышла почти половина заключенных ГУЛАГа, порядка 1,2 миллиона человек. Однако политзаключенные амнистии так и не дождались. Только Воркутинское, Норильское и Кенгирское восстания политзаключенных привели к тому, что дела репрессированных начали срочно пересматривать. К началу 1956 года почти 75% политзаключенных были амнистированы, а в первые за 20 лет, с 1935 года, число заключенных в Союзе стало меньше миллиона человек.

Подпишитесь